Қаз
Мәтіндер
Ілияс Есенберлин. Көшпенділер. Қаһар
Шым дуалды, күйген кірпіш мешітті, қалың жеміс ағашына бөленген Ташкент шаһары бүгінде әдеттегідей ыстық. Ақырған есек, шиқылдаған шаңырақтай қос дөңгелекті арба, шаң-шаң көшелерді қуалай аққан лай сулы арықтар да күндегідей.
Науан-базары да ежелгі қалпында. Қатар-қатар тізілген күрке тәрізді кішкентай дүкендердің алдына жайып қойған қызыл-жасылды жібектен, көк ала, сары ала, төгілдіре сан түрлі гүлмен, өрнекпен әшекейленген матадан көз тұнады. Тау-тау болып үйілген, сатуға арналған өрік, мейіз, хиуа мәуесі, ферғана алмасы, қытай жаңғағы... Ерте піскен әңгелек, қара көк күләбі, сары ала бұқар қауындарынан аяқ алып жүргісіз. Күміс жүзік, алтын білезік соққан ұста, қолында тәспісі, алдында төселген жайнамазына төгілген жеміс тәрізді сүйек құмалақтары бар қожа-молдалар. Отқа күйген семіз еттің иісі мүңкіген маңғал жанында бүк түскен нашар киімді дәруіш пен кәлендәр. Тек осылардың ғана жүздері солғын. Ал өзге ала шапан киіп, ақ сәлде ораған өзбектің қайсысының ишан екенін, қайсысының диқан екенін айырып болар емес. Кімнің сатушы, кімнің алушы екенін де ажырату қиын. Мұнда бәрі де сатылады, байдың ары да, жарлының малы да...
Бұл қалада бәрі де әдеттегідей, анау бөдене соғыстырған топ та, әне, анау қорқор тартып, геджак тыңдап отырған мырзалар да... Бәрі де күндегі салтында. Науан базары да гу-гу, Ташкент көшесі де шаң-шаң, аспан айналып жерге түсердей күн де ыстық, күйіп тұр.
Тек Мәмет әлім орнына болған Ташкент құшбегі Бегдербек рабатында ғана бүгін бір ғажайып өзгеріс бар секілді. Бірақ құшбегінің бұлбұлдары сайраған, жұпар иісі аңқыған бау-бақшасында, есік пен төріне дейін Иранның жібек кілемі төселген, немесе қабырғалары Бұқардың гүлі төгілген сарғылт жібегімен көмкерілген салтанатты сарайларында ешқандай өзгеріс жоқ, Қолдан жасаған күміс көлдерінде де сұңқылдап үн қосқан аққу. Шық моншақты жасыл төккен бақшаларында да сайраған бұлбұлдар. Мөлдір фонтан суларында да жуынған алқызыл қырмызы гүлдер...
Город Ташкент, сплетенный из миллионов дувалов, выбросивший в белое горячее небо редкие минареты мечетей из красного кирпича, весь затерялся в синих от пыли садах. Так же как обычна нестерпимая влажная жара, для него обычным был и истошный вопль тысяч ишаков, скрип огромных двухколесных арб, настойчивое журчание грязных арыков, сопровождавших его пыльные улицы…
И знаменитый Науан‑базар не изменил свой древний облик. Глаза разбегаются от волшебных переливов парчи, бархата, бухарского шелка, которыми полны бесчисленные маленькие лавочки и палатки. За ними прямо на кошмах горы урюка, изюма, хивинских груш, ферганского инжира и яблок, китайских и индийских орехов. А там, где начинаются дыни, уже негде поставить и ногу. Они навалены горами: темно‑желтые сырдарьинские гуляби, самаркандские доньеры, каракумские вахрманы. Гром, шум, крик и обязательно снующие во всех рядах продавцы ювелирных изделий. Но чересчур уж ярко сверкают серебряные кольца и золотые браслеты, которые предлагают они не особенно хорошо разбирающимся людям. Под стать им и многочисленные ходжи, дервиши, бродячие монахи‑каландары и просто гадатели. Поодиночке и группами сидят они, поджав под себя ноги. Ходжи и муллы, встряхивая четками, гадают на косточках от хурмы, выкрикивают прорицания, поминая каждый раз имя пророка.
Зато дервиши и каландары просто впитывают в себя запахи, идущие от многочисленных мангалов, где жарится мясо. Одетые в неимоверные лохмотья, они согнулись в три погибели, и вид у них жалкий, неприкаянный. А остальных людей на базаре поначалу и не разберешь: кто ишан, а кто дехканин. Все одеты в одинаковые полосатые халаты, головы затянуты белыми чалмами. Не определишь: кто торгует, а кто покупает. Здесь все продается и все покупается: начиная от копеечного имущества бедняка и кончая копеечной совестью богача…
В этом городе все идет по навеки заведенному порядку. Столетиями все так же делали ставки на дерущихся окровавленных перепелов лупоглазые богатые бездельники, все так же сидели на тахте у чайханы важные мирзы, покуривая кальян и слушая бесконечные гиджаки. И солнце все то же — яростное, невидимое от пыли, желающее сжечь этот мир.
Лишь в рабате — пригородном дворце нового ташкентского куш‑беги Бегдербека, назначенного вместо Мамед‑Алима, чувствуется какая‑то перемена. Нет, все так же поют соловьи в его благоухающих садах, полы в роскошном дворце по‑прежнему устланы бесценными хорасанскими коврами, стены обиты светло‑желтым, украшенным бухарскими цветами шелком. Белые лебеди плавают бесшумными парами в серебряных прудах, и чистое зеркало воды отражает их вместе с кронами нависших по берегам диковинных деревьев из Индии, Все как и было вчера, позавчера, столетие назад…
Жабу
